Дети немилости - Страница 62

К оглавлению

Проку от этого никакого.

Эррет молчала.

Я вздохнул.

— Эррет, — печально сказал я. — Что написано у меня на роже?

Она поглядела на меня искоса и шутливо нахмурила бровь.

— Меланхолия, — поразмыслив, ответствовала она, — и желание заморить червячка.

Она была бесовски права.

— Я не о том, — уныло сказал я.

— Я понимаю.

Последняя загадка великого некроманта казалась если не самой простой, то самой очевидной. Лаанга усмотрел некий смысл в тех знаках, которые Эррет после вспышки страсти написала на моем лице. Мы оба помнили их лучше, чем собственные имена.

«Корона Бездны», совершенно безобидный, несмотря на громкое имя, знак: он помогал человеку, облеченному ответственностью, повелевать другими в случае, если тот не чувствовал в себе достаточно сил и твердости. Перед встречей с высшими лицами государства я нуждался в нем как никто.

«Серебряная дорога», очищающая разум.

«Звездный доспех», знак защиты; превратить его в заклинание, как Данва, я бы не сумел, но знак имел силу и без того.

«Ладья мертвых», призывающая души предков для мудрых советов.

Заканчивая этот грозный и величественный набор, одолеваемая лукавством Эррет пошалила, украсив меня «оком любви», знаком, привлекающим нежные чувства; так, во всяком случае, она сказала. Я не нашел «ока» даже перед зеркалом, смывая ввечеру роспись. Эррет сказала, что начертила знак в другом каноне, не изысканным стилем Тавери, а так, как чертят на западе. Там в обычае крохотные знаки, почти незаметные издалека. Эррет спрятала «око» возле «доспеха», и оно потерялось в завитушках. Но Лаанга не мог не заметить знак, глазами либо иным чутьем, и я терялся в догадках, так это или нет, и имеет ли это какое-либо значение.

Остальное я по мере сил разгадывал.

Понять «Корону» было проще всего — она означала мою роль в происходящем, нежеланный титул Господина. «Ладья» направляла мой взгляд; она указала мне на Аргитаи… или на Ирву, Среднюю Сестру? Чем усерднее я пытался вспомнить, тем менее во мне было уверенности. Мелькнула мысль, что дольше всего я разглядывал не саму прабабку, а сапфировую звезду Арсет у нее в руках. Впрочем, мудрый совет от мертвеца я в любом случае получу; зря ли рядом со мною Онго?

«Дорога» могла значить многое. Будучи снята с лица, она превращалась в мощное боевое заклятие, а символических значений имела полдюжины. «Дорога» допускала даже буквальное толкование, означая, собственно, дорогу туда, куда следовало попасть, но кроме этого — дорогу судьбы, духовный путь, уничтожение препятствий, как чисто физических, так и тех, что на пути разума. Я склонялся к последнему: мне крайне необходимо было избавиться от ложных догадок и прояснить мысли.

В этом ряду прагматичный «доспех» значил слишком мало, а значит — слишком много, тем более в связи с «оком», которым Эррет мне удружила. Я сотню раз перечитал скупые строки Энциклопедии: высшего смысла у «доспеха» не было. Защита, мощная защита, не более. Была мысль потребовать у Комитета мага, специализирующегося на знаках, но тогда пришлось бы вводить в круг посвященных еще одного человека, а этого мне не хотелось. В конце концов, есть масса научной литературы.

На голодный желудок думать получалось плохо. Я пришел к выводу, что Эррет, как всегда, права, и пора перекусить. Когда размышления о судьбах мира перестают быть видом досуга, то делаются весьма утомительны, и к тому же во рту у меня пересохло… Я поднял голову и наткнулся взглядом на фонтанчик.

…Ребенком я не узнавал Ирву на портрете; художник изобразил ее ослепительно белокожей. Высохшая плоть прабабки была черна от бальзамирующих веществ, и только одежды оставались так же белы, как у священницы на холсте. Лицо ее некроманту удалось не слишком хорошо, но масок Ирва не любила. Скулы и уши она прятала под тяжелым серебряным венцом, почти шлемом; надо лбом светился крупный сапфир. От нее пахло травами, и когда по вечерам она рассказывала мне сказки, то долго еще после ее ухода простыни и одеяло хранили этот запах, родной и уютный. Я смотрел в изукрашенный потолок, пока тот не начинал показывать мне странные причудливые картины, а фонтанчик в углу журчал, блестели капли на серебряных волосах Заступницы, и вот, наконец, надо мною склонялся полузнакомый, неизъяснимо прекрасный лик — женщина, темноволосая, с глазами оттенка светлой сирени — Арсет…

Большая часть сказок Ирвы брала начало в великих легендах Юга: странствия Илсена и светлые витязи, клятва духов пустыни, царица Ликрит Железноликая и Младшая Мать Данирут. Но о Той, что любит играть честно, прабабка говорила редко и никогда не называла Ее по имени. События первой песни Легендариума Ирва упоминала лишь вскользь.

Иногда она пела — поблекшим, дребезжащим, но до странности приятным голосом пела старинные гимны, вчетверо старше ее самой, на риеске, которой я тогда не понимал.

Ветер встает над миром,
Стирает ее следы.
Ищи Госпожу сапфиров,
Деву пресной воды.
Когда ты, слабый и сирый,
Стоишь пред ликом беды,
Зови Госпожу сапфиров,
Деву пресной воды…

Я смотрел на фонтанчик. Струйка его воды была с прядь волос, она проливалась из сложенных чашей рук Арсет, изображенной в ипостаси Девы пресной воды. Арсеитство пришло из Рескидды, пригоршня пресной воды — величайшая ценность для жителей пустынь. Теперь перед строительством бурят скважины, а первые храмы рескидди возводили над источниками…

— Исток, — сказал я.