Дети немилости - Страница 39

— А што ты домой к шебе не пойдешь? У тебя ж шемья ешть…

Лонси помолчал.

— Я тебе обещал про магию рассказать, — напомнил он, когда пауза стала слишком длинной. — Будешь слушать?

— Ага…

Лонси дожевал пирожок и глотнул воды.

— Есть пять магий, — сказал он. — Первая еще называется «деревенской», потому что она самая простая, ее знают даже ведуньи и знахари в селах. Вообще-то она немного ненастоящая.

— Как мы? — спросила Неле с грустью.

— Ну да, — ответил Лонси и смешался. — В общем… бывает, человек просто верит, что заклятие поможет — и оно помогает, хотя силы в нем нет. Талисманы делают с помощью Первой магии. Всякие простенькие заговоры. Порчу наводят. В Первой есть элементы, ну, кусочки других магий. Вторая магия — это магия мыслей. Когда нужно управлять человеком или животным, внушить что-то, заставить чувствовать, думать, видеть то, чего он не хочет, то, чего нет, или наоборот — это Вторая магия. Третья — это магия сил природы. Огонь, вода, земля, воздух, электричество. Когда маги разгоняли облака над полем, они применяли Третью.

— А когда ручница стреляет, это тоже Третья?

— Точно.

— А Четвертая?

— Четвертая — это… само устройство природы. Это очень трудно объяснить, Неле. Я даже не знаю, как сказать. Вот, смотри: можно летать, управляя ветром. Но это неудобно. Тяжелую вещь ветер не поднимет, да и упасть рискуешь. А если летать с помощью Четвертой, то ты как будто бы не зависишь от сил природы. Земля не притягивает тебя к себе.

— А Пятая? — подалась навстречу Неле. — Еще сложнее?

— Нет, — сказал Лонси. — Пятая — проще. Пятая — это время, пространство и жизнь. Маг был здесь, и в ту же секунду оказался далеко-далеко, за горами и морями. Оживил мертвого. Но Пятой владеет очень мало людей. По-настоящему Пятой магией могут пользоваться только Великие маги Выси и Бездны… вот так, — Лонси прикусил губу и невпопад закончил, — я, наверно, домой не пойду сегодня…

Неле подняла голову. В прекрасных глазах брезжила тихая грусть.

— Почему?

— Мои родители… они много работают, но сегодня не станут. А я у них один. А им меня видеть грустно.

Лонси не знал, зачем говорит это Неле, с чего вдруг переменил тему. Что-то близкое почудилось в девушке. Аллендорцы не слишком приветливо принимали таянских гостей; сказать по правде, и Лонси не очень порадовался, когда ему навязали в спутницы щербатую дикарку — а соплеменники, оказывается, сами относились к Неле без большой приязни. Родители приходили в отчаяние от одного вида Лонсирема. Оба они с Неле были ненастоящие, поддельные, не нужные никому, и сиреневые глаза горянки, отражая небесный свет, делались бездонными и завораживающе красивыми, и лицо ее уже не казалось таким неприятным, и щербатый рот не отталкивал… Лонси, робкий и воспитанный в строгости, подумать не смел о связи вне брака, но чем старше он становился, тем ясней понимал, что вряд ли отыщется девушка, согласная стать его женой. Неле — она вроде него самого…

Дальше мысль идти отказывалась. Нежной дикарка отнюдь не казалась, и в глубине души Лонси ее побаивался. Ножи эти. Прирежет еще, кто ее знает.

— Почему груштно? — спросила Неле; в голосе ее звучало сочувствие. — Потому что ненаштоящий?

Маг вздохнул.

— Да. Они сильные маги, Неле, очень сильные. Они думали, что я тоже таким буду. А я… — и он развел руками. — Я ведь потому в толпе и оказался, что не хотел им глаза мозолить. Они на трибуне сидели. Нам пригласительные билеты прислали, на почетные места. А я не пошел с ними.

— Нам тоже пришлали, — неожиданно сказала Неле. — И мы не пошли. Чего это, там шидеть, чтоб они вше пялилишь. Мы что, диковины какие?

— Ну и правильно, — понимающе, с созвучной неприязнью согласился Лонси. — Ну их всех.

— А что, — сказала горянка, — ешли ты такой родилша нешпошобный к магии, почему ты в маги-то пошел? Ешть же вшакие жанятия. Хорошие.

Лонси беспомощно развел руками.

— Это не сразу понятно становится, — ответил он. — Очень долго все думали, что я сильный. Я учусь быстро, в детстве много заклинаний знал. А потом оказалось, что большие, сложные дела мне не по силам… Когда я реэкзаменовку завалил, думал, повешусь.

Неле не знала, что такое реэкзаменовка, но догадалась, что она значила для аллендорца.

— Большой штыд? — шепотом спросила она, тревожно приподняв брови.

Лонси самому неловко было оттого, что он так разоткровенничался. Но девушка его понимала, не думала насмехаться и даже приплетенную для красного словца петлю восприняла всерьез.

— Стыд, конечно, — тихо сказал Лонси. — Но… его я бы пережил. Вот только мама…

— Что?

— Она сказала… — он запнулся, — Неле, у тебя ведь есть брат? Вот представь, — Лонси в мучительном стеснении отвел глаза. — Если бы он сделал что-то дурное… и мать сказала ему, что он… позор для своих предков, жалкий человек и недостоин называться ее сыном — что бы он сделал?

Неле подумала немного и совершенно спокойно ответила:

— Он бы ее убил.

Та ночь врезалась в память раскаленным тавром. Неле разбудил шум: отовсюду бежали с факелами, что-то кричали невпопад. Никто не удосужился бросить женщинам хоть пару слов, и потому сестры кинулись к Неле, умоляя выйти наружу и разузнать, что случилось. Их бы затолкали там, в суматохе, а если, как кто-то вопил, на селение и впрямь напали, речь шла о жизни и смерти. Глупую девку, не ко времени выбежавшую с женской половины, могли ударить кулаком в сердце и убить; даже дочерям каманара грозила такая участь. Но в случае серьезной опасности только бегство давало крохотную надежду на спасение. Визжащих от страха женщин и в комнатах перерезали бы, враги, или свои — чтоб не достались врагам.